Белый горностай

Историю эту еще моей бабке ее бабка рассказывала. Знаете лес за озером, на холме? Где на склоне руины старого поместья? Сейчас-то времена тихие, а прежде шла про тот лес дурная слава. Люди там частенько без вести пропадали. Пойдет человек по грибы ли, на охоту – и оп! — поминай, как звали. Расскажу я вам сейчас, с чего все началось, давным-давно.

Аккурат под тем холмом лежали когда-то пространные барские угодья. Повыше, на склоне, стояла богатая усадьба, пониже, у самого подножия – раскинулась деревенька. Жил там, как водится, люд простой, рабочий, мастеровой, и среди них – видный мастер-краснодеревщик, с женой да дочкой. Мастер этот на всю округу славился, не только с барского двора, но и из самой столицы ему, бывало, заказывали – то стол резной, дубовый, то сервант с вензелями, а то просто какую красивую диковину. Знамо дело, с такими руками золотыми завсегда дело найдется, и жилось при этаком кормильце жене его с дочкой как у Христа за пазухой.

Дочка его, к слову, была дивная красавица. Во всем уезде вторую такую попробуй сыщи! Добрая к тому ж да веселая, день-деньской порхает тут и там, ровно птичка-невеличка, семье на радость, соседям на зависть. Аленькой ее звали. Еще в пору не вошла, как женихи к дому потянулись со всей округи, давай пороги обивать, под окнами крутиться – лишь бы поглазеть на девицу-красавицу. Только ей все это было без надобности. Больше любила она бродить вдоль озера, да по лесу на холме гулять, грибы-ягоды собирать. Наденет платье попроще, повяжет платок повыше – и пошла.

Вот раз собралась она за опятами. Ходит по лесу, бродит, высматривает, значит, где грибная семейка на пеньке приютилась. Набрела вот так на одну, присела и стала себе корзинку набирать, улыбается, песенку тихонько напевает. Только вдруг, откуда ни возьмись, слышит в лесу голоса, совсем близко, лай, смех и крики, да тявканье жалобное. Притаилась Аленька, оставила корзинку, да тихонько из кустов выглянула на прогалинку. Видит – стоят мальчишки кучей, силки да ружья при них, да пара собак борзых. Откуда такие взялись? Присмотрелась – да ведь это барский сын с усадьбы со своими дворовыми! Частенько они в том лесу охотились. Только что ж они такое делают, злодеи: поймали лисицу и мучают, живьем шкуру снимают. Лисица в руках бьется, кусается, только им дела нет, еще пуще измываются над бедной животиной. Не стерпела Аленька, поднялась из кустов и кричит:

— Что ж вы творите, изверги! Отпустите, али убейте сразу, но не мучайте!

Обернулись мальчишки на голос – кто ж такой им тут указывать-то вздумал! – и видят девчонку в платьишке залатанном, в платке простом. Вот дела: девка амбарная, но глянь какая смелая! Бросили свою забаву мучители, к Аленьке направились. Вышел барский сын вперед, нос задрал, брови сдвинул, спрашивает с важным видом:

— А ты кто такая, чтоб мне, барину, указывать?
— Аленька меня зовут! И я тебя не боюсь нисколько!
— Аленька-Аленька, не больша – не маленька! А ну-ка, паря, гони ее!

Тотчас сорвались с места собаки, вслед за ними всей гурьбой бросились мальчишки. Спохватилась Аленька, кинулась бежать от них со всех ног, благо, лес она как свои пять пальцев знала. Но уйдешь ли от такой погони? Парни сильные, ловкие, с ними гончие быстрые, охотой закаленные, как ни старается Аленька, не оторваться ей, настигают, вот-вот нагонят. Подвернула ногу на бегу, да свалилась в какую-то канаву. Все, думает, вот и смерть моя пришла. И вдруг – что за чудо! – аккурат перед собой видит на пеньке зверюшку пушистую, горностая белого, как первый снег. Подивиться еще успела: лето на дворе, июль месяц, а он белехонек! А горностай ей и говорит человечьим голосом:

— Куда спешишь, девица?

Смекнула тут Аленька, что перед ней не зверь простой, а дух лесной, и взмолилась:

— Горностаюшка, миленький, спрячь меня, схорони от погони, заклинаю!

— Что ж, будь по-твоему! – отозвался зверек, взмахнул хвостом пушистым да и пропал. Тотчас с лаем, с гиком, с посвистом пронеслась погоня прямо у Аленьки над головой, над канавой, где притаилась девочка, и никто ее не нашел, не приметил, ровно не было. Выждала она немного, потом встала, отряхнулась, да и пошла себе восвояси, добралась домой без приключений.

Долго ли, коротко – подросла Аленька, стала девушка на выданье, всем на загляденье. Только о ту пору приключилась в ее доме большая беда: тяжело заболела мать, да вскоре и преставилась. Безутешно горевал отец, и дом ему постыл, и работа не к душе идет. За что ни возьмется, все из рук валится. Любимое ремесло поперек горла стало. А тут еще хозяйство большое, за ним глаз да глаз нужен, без женской руки никак. Прежде жена управлялась, а теперь кому? На дочку же не свалишь.

По счастью, присоветовали люди добрые поскорее сызнова жениться. Сказано – сделано, сошелся мастер с вдовушкой одной, у которой от первого мужа тоже дочурка осталась, Аленьки помладше. Новая жена оказалась баба властная да сметливая и мигом к рукам прибрала все хозяйство. Быстро навела везде свои порядки: муж ей слова поперек боялся сказать, а тут и Аленьку в оборот взяла: день-деньской понукает почем зря и нагружает самой разной работой. А до Аленькиных забот никому дела нет, осталась девушка наедине со своим горем.

От зари до зари трудится Аленька, отдыха не знает. Чуть свет забрезжит, подымет мачеха падчерицу и гонит завтрак варить, коров доить, в горнице прибрать, в саду-огороде тоже работы непочатый край. Ни минуты покоя нету девушке, только присядет, а мачеха уже тут как тут с новым заданием.

Вот как-то раз посылает она падчерицу на гору высокую, на речку быструю – белье постирать. Тяжелую корзину нагрузила, поднять ее Аленьке едва по силам. Еле добралась девушка до реки, корзину поставила, разложила белье на помосте и давай вальком околачивать. Била-выбивала до седьмого поту, аж в глазах помутилось. А солнце с неба палит, от земли жар валит, манят-дурманят к себе холодная вода да тенистый лес. Дай, думает Аленька, передохну, дух переведу, окунусь в речку, посижу в тенечке. Аккурат за помостом, у извива речушки, у леса на опушке заводь блестит чистая, что твоя слеза. Разделась Аленька, забралась в воду, да давай плескаться, плавать, ровно быстрая рыбка. Всласть наплавалась, накупалась, вылезла, обсохла на солнышке, тут видит – на опушке в траве земляника краснеет, сладкий аромат над землей так и льется. Вот удача, думает Аленька, наберу сейчас в котомку, дома отца угощу, да сестрицу с мачехой, чай, сменит она гнев на милость, не будет меня бранить. Взялась ягоду рвать, одну в рот кладет, две про запас оставляет. А солнышко золотое, око господне, над лесом дремучим ярым огнем горит, облака плывут за край ладьями белокрылыми, в звонкой вышине птицы поют на все лады, в душистых травах пчелы гудят – труженицы неутомимые, и так-то хорошо, так привольно – забыла Аленька про работу, про дом родной, про все на свете. Опомнилась – солнце уж к закату поползло. Бросилась девушка на ручей со всех ног, да вот беда: шла кобыла на водопой, корзину перевернула, белье река унесла, по запрудам да затонам теперь портки да рубахи собирай-лови. Опечалилась Аленька, закручинилась, не знает, как теперь быть, как суровой мачехе на глаза показаться. Хоть вовсе домой не приходи. Подобрала она котомку, да побрела, понурая, куда глаза глядят.

А ноги сами в лес ведут, по вольным травам, да по мхам сырым. Забрела Аленька в чащу, к белой березоньке спиной прислонилась, голову повесила, слезы роняет.

И вдруг бежит ей навстречу белый горностай — не тот ли, что некогда от смерти неминучей спас? Сверкают черные глазки-бусинки, шкурка так серебром и искрится.

— Здравствуй, красавица, куда путь держишь, о чем слезы льешь?
— Как мне слез не лить, горностаюшка? Послала меня мачеха белье стирать, да шла мимо кобыла, корзину столкнула в воду, подхватила речка быстрая, унесла волна высокая всю мою работу, ищи-свищи по запрудам, по затонам! А как мне теперь на глаза мачехе показаться? Верно, лучше и вовсе домой не приходить, в глухой глуши без вести сгинуть.

— Ох, девица-красавица, — говорит горностай, — погоди слезы лить! Горю твоему легко помочь. Ступай себе на ручей и ни о чем не тревожься.

Послушалась Аленька, вернулась к ручью. Глядь – вот она, корзина ее, стоит на помосте, как ни в чем не бывало. А в корзине – вот чудеса! – все белье пропавшее, выстирано, вычищено, ровно уложено. Обрадовалась Аленька, хотела отблагодарить своего помощника, слово доброе сказать – да где там! Исчез уж, как не бывало.

С закатом девушка домой вернулась, отдает корзину мачехе. Та работу забрала, слова доброго не сказала. Отправилась Аленька спать-почивать, а мачеха начала белье разбирать, да чует: дурной от корзины дух-то! Разворошила рубахи — а на дне тина болотная да рыбьи кишки.

На другой день посылает мачеха Аленьку на весь день овец пасти, да чтоб девушка и там не сидела сложа руки, дает в дорогу пряжи пять мотков и велит за день из них связать пять пар носков. Сунула девушке в руки вчерашнюю лепешку, черствого сыра ломоть, да с тем и выставила за порог. Делать нечего, сложила Аленька пряжу в котомку, взяла посох пастуший и погнала овец в гору.

Весь день без устали трудится девушка, вяжет-вяжет, все пальцы в кровь исколола. А с неба солнце палит, от земли жар валит, кружат над полем птицы, в вольных травах звенят кузнецы. Истомилась Аленька, извелась, вот и сморил ее крепкий сон. Проснулась уже на закате – глядь, а овцы все и разбрелись, кто куда. Ай, несчастье! Побрела девушка овец искать, да где там! Уже и след простыл. Как теперь домой идти, как мачехе на глаза показаться? Закручинилась несчастная, пошла, куда глаза глядят, сама не заметила, как в лес забрела, села на пенек и горько заплакала.

Вдруг, откуда ни возьмись, опять белый горностай бежит, ровно над землей летит. Хвост белым инеем пушится, шкурка серебром горит.

— Здравствуй, девица-красавица, — спрашивает, — о чем горюешь?
— Как не горевать мне, горностаюшка? Не уследила я, растеряла овец, теперь хоть вовсе домой не приходи – мачеха меня убьет.

Выслушал зверек Аленьку, глазками сверкнул, снежным хвостом обмахнулся и говорит:

— Не плачь, девица, слезы горькие не лей, горю твоему легко помочь!

Тотчас завыло-закрутило по верхам, по ветвям, закачались древесные кроны. Аленька глядь – а вот они и овцы, прямо к ней бегут. Пересчитала – все тут, до последней. Поднимает котомку, а там пять пар носков, один к одному лежат. Глазам своим девушка не верит, смеется от счастья. На радостях подхватила она горностая на руки да поцеловала в белую мордочку, в черный нос. Зверек голову поднял, спинку выгнул, смотрит на девушку пристально, черные глазки блестят, как ягодки. Аленька улыбнулась, по шерстке его погладила, потом посадила на пенек, посох пастуший подняла и погнала овец вон из лесу. У выхода на опушку оглянулась было — не мелькнет ли еще в сумерках лесных белый хвост пушистый – да где там! Горностая уж и след простыл.

Дома мачеха встретила падчерицу с бранью – где, мол, до ночи бродила? А Аленька слова обидные мимо ушей пропускает, знай дело свое делает: овец в сарай загнала, мачехе котомку с носками готовыми отдает. Та работу забрала, слова доброго не сказала. Отправилась Аленька спать-почивать, а мачеха как начала носки вязаные доставать, так об пол и швырнула: шерсть так молью изъедена, что в пыль рассыпается. Ни единого целого носочка нет.

Долго ль, коротко – подросла мачехина дочка, пришло время ей жениха подыскивать. Мачеха хлопочет, видных парней высматривает. Только попусту все – не возьмут ведь младшую прежде старшей. Надобно сперва Аленьку со двора свести, а ей до парней как не было дела, так и нет. Все бы по лесам гулять, песни распевать, одним словом, как была ветер в поле, так и осталась.

Тут, однако, жених сам сыскался, да не абы какой, а всем на зависть. Заявляется к мастеру, отцу-то Аленькиному, с запросом сам барский сын. Сказывает: заказал барин зеркало дорогое аж из самого Китая. Теперь надобно такую фигурную оправу изготовить, чтоб на ней всякой твари было, птиц да зверей, которые в наших лесах водятся. Зеркало это барин в кабинете у себя повесит, а как сын его женится, ему оно по наследству достанется.

Покуда судят да рядят мужчины, что да как лучше сделать, Аленька у стола прислуживает, меду подносит отцу да гостю дорогому. Присмотрелась – батюшки-матушки, да ведь это тот самый злодей, что тогда лисицу мучил, а потом погнал Аленьку диким зверем через темный лес, навстречу верной гибели. Побледнела девушка, отвела глаза, слова не может молвить, да барский сын уж тоже ее заприметил, ухмыляется хитро, рыжий ус крутит…

На другой день посватался.

Тотчас закипели в доме краснодеревщика приготовления к свадьбе. Мачеха ни минуты на месте не сидит, всем заправляет. Отец тоже бодрый, радостный: слыханное ли дело, молодой барин на незнатной женится! Лучшей судьбы для дочки и представить нельзя. Только Аленька мрачнее тучи ходит, горько ей и боязно. Улучила минутку, да сбежала от родных в темный лес, где всегда находила успокоение.

Только в этот раз не удалось ей мачеху перехитрить. Приметила та, когда Аленька за ворота подалась, да наказывает своей дочке проследить за ней тихонько, выяснить, зачем та раз от разу в лес сбегает, где целыми днями пропадает.

А Аленька идет и ничего вокруг себя не видит, невдомек ей, что за ней по следу мачехина дочка крадется. Пришла девушка в лес, села в чаще под деревом, горькую думу думает, слезы утирает. Тут, откуда ни возьмись, опять горностай объявился. Сел перед Аленькой, снежным хвостом обмахнулся и человечьим голосом спрашивает:

— Здравствуй, девица-красавица, о чем плачешь?

А Аленьке до того горько, что и слова не может вымолвить. Кое-как собралась с духом и шепчет сквозь слезы:

— Ох, горностаюшка, замуж меня хотят выдать. За барина молодого. Все рады, говорят, буду в достатке жить, нужды не знать… да в том ли счастье, когда человек он злой, жестокий. Не было мне при мачехе житья, а при нем и подавно не будет… Да что я тебе рассказываю, в такой беде даже ты мне не поможешь, друг мой верный.

Слушает Аленьку белый горностай, голову склонил, ровно задумался. Думал-думал, ничего в ответ не сказал. Но вдруг черными глазками сверкнул и прыг девушке на колени. Коготками за грудь уцепился, прямо в лицо смотрит и молвит:

— А ты за меня пойди, милая. Я тебя не дам в обиду.

Аленька даже сквозь слезы рассмеялась, погладила горностая.

— Экий ты смешной, — говорит, — я девица красная, а ты зверюшка лесная. Как я за тебя замуж-то пойду? Насмешил ты меня, горностаюшка, шутки шутишь, позабавить пытаешься. Только мне не радостно…

Тут такое чудо случилось, что только в сказках и бывает. Выгнул горностай спинку белую, махнул хвостом пушистым – и прыг с колен девичьих в траву шелковую. Смотрит Аленька – и опять глазам не верит: где была зверюшка малая, сидит юноша ладный да стройный, до того пригожий, что сердце в груди зашлось. Глядит он на нее, ясных очей не сводит, у Аленьки сердечко так и ноет.

— Ну что, девица красная, солнце вешнее, — спрашивает он сызнова, — а теперь пойдешь?

И широко улыбается, белые зубы показывает. Взглянула на него Аленька, и кровь от лица отхлынула: зубы-то у него во рту не человечьи, а длинные, острые, ровно иголки. Но не заробела девушка. Глаза опустила и отвечает тихонько:

— Пойду, пойду, Горностаюшка, как не пойти? Никому до меня дела нет, родной отец перед мачехой не заступник, ты один мне в любой беде помощник, надежа моя и опора.

Усмехнулся он:

— И то правда, — и ближе к девушке придвинулся. В волосы льняные ей пальцы запускает, локоны перебирает и говорит нежным голосом: – Ну что же, Аленька, краса ненаглядная, назвалась моей, так будь моей. Али ты слову своему не хозяйка?

Глядит девушка в очи его ясные, да на зубы острые, страшные, глаз не может отвести, вздохнуть не смеет, ни слова вымолвить. Отвечает ему тише шелеста:

— Слово мое крепко, Горностаюшка, как сказала, так тому и быть.

Между тем мачехина дочка долго по следу Аленькиному шла, но едва оказалась в лесу, потеряла сестру из виду, со следа сбилась, да и заплутала. Бродила-бродила до глубокой ночи, совсем отчаялась, села под деревце, дрожит от страха и холода. Тут шум услыхала – кто-то в темноте прямо через лес к ней шагает. Обмерла мачехина дочка, притаилась тише воды, ниже травы, смотрит: незнакомец во мраке подошел, прямо перед ней остановился, сверху вниз глядит на девушку. Дрожащими руками кое-как она фонарь запалила, посветила вперед и видит: стоит высокий парень в меховой куртке, в горностаевой белой шапке. Говорит он ей приветливо:

— Здравствуй, девица-красавица, куда путь держишь ночью глухой, одна-одинешенька?

И в сто зубов улыбается.

Дома мачеха долго ждала, да не дождалась ни родной дочери, ни падчерицы. Смекнула она, что беда случилась, снарядилась в путь, из-под стрехи мужнино ружье достала, да зашагала прямо к лесу. Бродила-бродила, но ни следа ни нашла пропавших девушек. Хотела уж в деревню возвращаться, да народ поднимать на поиски, как вдруг видит – впереди на тропе что-то белое мелькает. То там, то здесь – ровно солнечный зайчик пляшет. Что такое! Никак не разглядеть. Прицелилась мачеха из ружья, да пальнула по белому пятнышку, но попала или нет, непонятно. Пропало пятнышко из виду, мачеха взялась ружье перезаряжать, а как заправила патрон, голову подняла, глядь – пятно это уж прямо перед ней, на ветке. Тут разглядела она горностая белого, как молоко – выгнул он спину, изготовился к прыжку. Не успела мачеха и ружье поднять, как вскочил он ей прямо на шею и перегрыз горло.

Наутро проснулась Аленька в лесу на постели из мхов да трав шелковых. Солнце сквозь листву пробивается, птички в вышине чирикают, белки ловкие с ветки на ветку перескакивают. Зевнула девушка, потянулась, и так-то ей хорошо и привольно стало на душе, хоть птицей пой. Тут видит: идет Горностай в облике человеческом навстречу ей из чащобы с ласковой улыбкой. Глядит на него Аленька, затаив дыхание, сердце ее в груди бьется больно, тревожно – так то ей смотреть на своего суженого сладко и жутко. Вот подходит он к ней, обнимает ее крепко, целует нежно, прячет во рту зубы острые, говорит слова приветливые:

— Славно ли спалось тебе, милая? Хорошо ли тебе здесь, со мной, твоим возлюбленным?

Смотрит на него Аленька, глаз не оторвать, отвечает чуть слышно:

— Хорошо мне с тобой, Горностаюшка, как отродясь ни бывало. Только беспокоюсь я за батюшку, за сестру мою да за мачеху. Станут они меня искать, в барский дом пойдут за помощью. А там барин молодой соберет ватагу охотничью, гончих псов спустят по следу нашему, и не будет нам с тобой покоя.

Рассмеялся Горностай, взял Аленьку за руку.

— Пойдем со мной, — говорит.

Пошли они полянами да перелесками, шли-шли и остановились у огромной раскидистой ели. Горностай развел лапы еловые, и Аленька обмерла от ужаса. Лежат под елкой ее мачеха с сестрицей, горла перегрызены, руки-ноги объедены, одежда от крови почернела. Только лица и целы, смотрят в небо незрячими глазами.

У Аленьки в голове помутилось, зажала она рот рукой, зажмурилась, не знает, как быть, что делать – страшно ей до одури. Поздно смекнула она, кто чудовище. Глянула девушка глазами безумными на своего нареченного – зверя дикого, бросилась бежать от него прочь, дороги не разбирая. Только он догнал ее быстро, схватил цепко – не вырваться. Крепко к себе прижал и шепчет, зубы-иголки острее острого во рту сверкают:

— Что ж ты бежишь от меня, моя милая, что испугалась? Никому я тебя не дам в обиду, покуда ты со мной.

Так и сгинула дочка краснодеревщика, больше никто о ней не слыхал. Отец ее после недолго пожил – потеряв всю семью в одночасье, от тоски слег да скоро душу богу отдал. А про лес на холме с той поры пошла дурная слава, нет-нет – пойдет кто в чащу, да так и сгинет без вести. Барин молодой, конечно, долго успокоиться не мог, снаряжал охотников, отправлял на поиски, да только все без толку, ничего они не нашли. Наконец самолично за дело взялся, выехал с отрядом в лес. Тут уж и его беда настигла. Отбился он в чащобе от спутников – да так и пропал без следа. Лошадь, правда, нашли потом – лежала она в канаве со сломанной ногой. Пристрелить пришлось, чтоб не мучилась.

После кто-то клялся-божился, что видал на опушке леса не одного белого горностая, а сразу двух, но как по мне – бредни это все. Чего только не соврет человек за кружкой меда, лишь бы собрать вокруг побольше ротозеев, готовых сказки слушать.

—

(с) Милада Леонова.
Санкт-Петербург, 28.09.14.