Жан-Мишель Салман «На одного колдуна десять тысяч ведьм». Часть 1.

Запад долго сохранял в глубинах своего воображения убеждение, что практика вредоносного и дьявольского колдовства тесно связана с женской природой, а любая женщина — потенциальная ведьма. Как об этом можно судить сегодня, этот стереотип оформился к 1400 г. и существовал, по крайней мере в уголовном праве, до конца XVII в. В XIX в. романтизм возродил к нему интерес, сделав его темой сказок, исторических романов, живописных полотен и опер. Так ведьма стала частью мрачной легенды о еще малоизученном и по большей части мифическом Средневековье.

Историки всегда с трудом избавлялись от этого навязчивого образа. В опубликованной Жюлем Мишле в 1862 г. дерзкой книге «Ведьма» (La sorciere), ставшей великолепным гимном женщине, автор восстает против власти стереотипа этой исторической традиции. Его ведьма не безобразна, не стара и даже не вредоносна. Она — просто одно из воплощений Женщины, этой «матери, нежной хранительницы и верной кормилицы». Он делает ее центральным персонажем своего труда — жертвой, но не преступницей. В своем стремлении произвести переоценку образа ведьмы Ж. Мишле действует в пределах тех же самых представлений, эффект которых он осуждает и ответственной за которые считает церковь, — а именно представлений о специфической связи между женщиной и оккультными силами.

Мало найдется тем, которые, подобно теме ведовства, оказались бы столь же привлекательными. В период с 1970 г. наше понимание этого феномена значительно изменилось, историки как будто почувствовали, что имеют дело с фундаментальным явлением культурной истории Запада. В ведовстве обнаружилась целая система взглядов, особое видение мира, в том числе представления об отношениях между человеческим родом и сверхъестественными силами, о соответствующих ролях мужчины и женщины в обществах раннего Нового времени. Такая сложная история требует, помимо необходимых обобщений, тщательного учета хронологических и географических вариаций.

Статистические данные подтверждают, что объектом обвинений в ведовстве, предполагаемом или реальном, оказывались в большинстве своем женщины. Посмотрим на результаты недавних региональных исследований. В Англии в графстве Эссекс, расположенном к северо-востоку от Лондона, между 1560 и 1680 гг. суды рассмотрели дела двухсот семидесяти человек, подозреваемых в колдовстве, и 91% среди них были женщины. Во Франции в современном департаменте Нор в судебных архивах сохранились дела двухсот восьмидесяти восьми человек, обвиненных в колдовстве в период от середины XIV в. и до конца XVII в.: доля женщин там составляла 82%. Похожие показатели встречаются на юге Германии и в департаменте Юра, являвшихся колыбелью репрессий. В Баден-Вюртемберге смогли зарегистрировать восемнадцать эпидемий ведовства, в результате которых между 1562 и 1684 гг. были казнено 1054 осужденных, из которых 82% составляли женщины. В обширном районе, включающем епископство Базель, княжество Монбельяр, Франш-Конте, швейцарские кантоны Фрибург, Невшатель, Во и Женева, между 1537 и 1683 гг. на 1365 обвинений в колдовстве 1060, то есть приблизительно 78%, приходилось на женщин. Относительно поздняя кампания по искоренению ведовства имела место в Новой Англии, представлявшей в XVII в. европейский форпост в Северной Америке. Но там тоже из 355 осужденных между 1647 и 1725 гг. 79% составляли женщины. Ситуация очевидна: в XVI и XVII вв. у женщины было в четыре раза больше шансов, чем у мужчины, быть обвиненной в ведовстве и в этом качестве осужденной на смертную казнь.

Юридические трактаты (первое время это были главным образом пособия для инквизиторов) подтверждают тот факт, что именно в женщинах видели преступниц, виновных в ведовстве. Но эти трактаты появились только в конце XV в., тогда как демонологический миф — вера в существование ведовской секты дьяволопоклонников — датируется уже концом XIV в., тогда же начались и репрессии.

Первые массовые процессы против предполагаемых колдунов или колдуний имеют место около 1397-1406 гг. в Болтингере в швейцарском кантоне Люцерн. Позже, начиная с 1428 г., в Вале и Дофине они приобретают особую интенсивность к середине XV в. В первое время репрессии проводят церковные судьи, инквизиторы, а в XVI в. у них принимают эстафету светские суды. Своей буллой «С величайшим рвением» (Summis desiderantes affectibus; 1484 г.) папа Иннокентий VIII назначает двух инквизиторов — Якоба Шпренгера и Генриха Инститориса, — поручая им искоренить ведовство в долине среднего Рейна и таким образом санкционируя авторитетом Святого Престола охоту на ведьм.

По поводу происхождения демонологического мифа конкурируют две теории. Согласно первой, миф этот был сакрализацией существовавших ранее ведовских традиций, распространенных, начиная с античности, во всем евроазиатском культурном ареале. Согласно второй, он якобы был интеллектуальной конструкцией, разработанной церковниками, исходя из общих положений религиозной полемики Средневековья.

Как бы там ни было, на рубеже XIV и XV вв. совершается настоящая ментальная революция, устанавливающая систему представлений о мире, которой суждено просуществовать около трех столетий. Запад убеждает себя, что в его лоне существует секта колдунов-сатанистов, вступивших в сношения с дьяволом; эти колдуны пользуются злыми силами, чтобы вредить людям и Богу ради утверждения веры в дьявола. Их считают ответственными за обычные природные катастрофы, поражающие людей и скот, — за эпидемии, климатические бедствия, неурожаи, эпизоотии и т. д., а также за несчастья, обрушивающиеся на отдельных индивидов, — необъяснимая смерть детей, бесплодие жены, импотенция мужа и т. д. Эти колдуны собираются на ночные сборища — шабаши или синагоги. На них они отрекаются от христианской веры и поклоняются Сатане. Шабаш завершается огромным пиршеством. Там пожирают младенцев, и сборище заканчивается общей оргией, где колдуны совокупляются с демонами-суккубами, а ведьмы с демонами-инкубами*.

Принадлежность к секте, отступничество от христианской веры, культ дьявола, ритуальное убийство — все направлено на то, чтобы превратить демонологический миф в ересь, самую ужасную из ересей, поскольку она стремится разрушить религию Христа и заменить ее религией Сатаны.

В I486 г. Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис издают в Страсбурге книгу, имевшую огромную популярность, — «Молот ведьм» [Malleus maleficarum). Впервые эти авторы (на самом деле подлинным автором книги был один Инститорис) заявляют о прямой связи между колдовской ересью и женщиной. Чтобы доказать то, что им кажется очевидным исходя из их опыта инквизиторов, они используют аргументацию, взятую из сквозной антифемининной традиции Ветхого Завета, античных классических текстов и средневековых авторов. Тут два доминиканца не изобретают ничего нового. Они довольствуются тем, что собирают до того разрозненные или просто подразумеваемые идеи и формулируют их ясным и систематическим образом как истинные схоластики, какими они и были. Впоследствии возникло много подражаний Молоту ведьм, но никому не удалось превзойти его. Великие демонологи XVI в. — инквизитор Бернардо Ратеньо да Комо, испанский иезуит Мартин дель Рио** и французский юрист Жан Боден — постоянно апеллировали к прежним авторитетам.

Идея неполноценности женщины восходит к Книге Бытия, точнее к двум эпизодам, обильно прокомментированным теологами: сотворение Евы и грехопадение. Бог создал Еву из Адама, что оправдывает в глазах теологов подчинение женщины мужчине. Еще лучше для их аргументации, что Ева была создана из ребра Адама. Поскольку ребро представляет собой изогнутую кость, ум женщины мог быть только кривым и извращенным.

Грехопадение — другое доказательство того же самого. Если Сатана искушал только Еву, то она-то и соблазнила Адама и увлекла его к греху: женщина, следовательно, непосредственно ответственна за грехопадение человека. Авторы Молота ведьм видят только две пользы от женщины: она необходима для продолжения рода, поскольку дарит мужчине детей, и в экономической жизни для поддержания домашнего хозяйства, поскольку помогает мужу в его трудах своей преданностью и своей любовью. Но, с другой стороны, женщина опасна своей сексуальностью. Для христианства девственность остается идеалом, супружеская жизнь — вынужденная необходимость, благодаря ей миряне могут избежать смертного греха блудодейства и разврата.

Женоненавистичество авторов Молота ведьм основывается на этой очень старой христианской традиции. Они, не колеблясь, выносят женщине безапелляционный приговор, следуя св. Иоанну Златоусту, согласно которому женщина есть «враг дружбы, неизбежное наказание, необходимое зло, естественное искушение, вожделенное несчастье, домашняя опасность, приятная глазу шелуха, изъян природы, подмалеанный красивой краской»***. Все эти формулы были необычайно популярны в Средние века. Генрих Инститорис и Якоб Шпренгер сумели использовать свой собственный опыт инквизиторов и охотников на ведьм. Они считали, что благодаря своей мятежной природе и врожденной слабости женщина восприимчива к искушению дьяволом и ведовству.

Женщины с большей легкостью, чем мужчины, встают на путь суеверия по трем причинам. Во-первых, они более доверчивы, нежели мужчины, о чем Сатана прекрасно знает, поэтому он и обращается прежде всего к ним. Во-вторых, они более впечатлительны от природы, а значит — более податливы дьявольским иллюзиям. И наконец, они очень болтливы и не могут не разговаривать, передавая друг другу искусство магии. Их слабость заставляет их использовать тайные средства, чтобы отомстить мужчинам посредством колдовских наговоров и проклятий.

«Молот ведьм» наводит на мысль, что ведовство — это не что иное, как война полов, когда на одной стороне находятся агрессивные ведьмы, а на другой — мужчины, репродуктивные способности которых оказываются под угрозой. Два доминиканца посвящают многие главы своего труда описанию методов, используемых ведьмами, чтобы лишить мужчин их детородной функции и отъять у них мужской член, но также и описанию средств, позволяющих противостоять этому злу. Очень скоро образ демонической ведьмы внедряется по всему Западу. Страх подпитывается все более и более многочисленными судебными процессами и кострами, которые в свою очередь укрепляют народное представление, что ведовство практикуется именно женщинами. Но если тяжкая ответственность за формирование стереотипа, приводящего к столь драматическим последствиям, лежит на инквизиции, тем не менее все-таки не все инквизиторы становятся фанатичными монахами, как это принято считать. Генрих Инститорис был в течение всей своей жизни борцом с еретиками, но Якоб Шпренгер занимал высокие должности в своем ордене и при папском дворе, потратив много усилий для реформирования доминиканских монастырей в Рейнланде, став неутомимым поборником практики молитвы по четкам, особенно для женщин. Но именно этим священнослужителям выпало на долю выразить, насколько они были способны, в аргументированной интеллектуальной форме тревоги и ожидания своих современников.

Историки часто задавались вопросом о причинах репрессий против ведовства и неожиданного всплеска насилия антиженской направленности. Выдвигались различные объяснения. Обычно считается, что такое отношение к ведовству являлось следствием трудностей того времени: интенсивность гонений соизмерима с масштабом естественных катастроф, обрушивавшихся на население. Человек, еще неспособный управлять природой, мог найти объяснение этим явлениям, недоступным его пониманию, только в области сверхъестественного. Эпидемия, неурожай, неожиданная смерть и другие несчастья трактовались как дьявольские происки. Так что историки лишь возродили старую теорию козла отпущения, придуманную антропологами конца XIX в. Общество хотело найти виновных. Они были найдены среди несогласных, маргинальных элементов, которые заплатили большую цену за свои взгляды во время репрессий. В первом ряду жертв оказались женщины — самые старые, самые некрасивые, самые бедные, самые агрессивные — те, которые вызывали страх. Деревенские коммуны тем самым перенаправили напряжение, которое давило на них и угрожало их существованию, на самое слабое звено сельского общества. В 1595 г. указ Филиппа II для Испанских Нидерландов установил, что старые женщины должны считаться первыми подозреваемыми в делах о ведовстве.

К великому страху, объявшему европейские народы в конце Средних веков, в начале Нового времени добавились отягчающие обстоятельства социально-экономического порядка. Изменения, которые претерпела семейная мораль, по-видимому, также сыграли здесь важную роль. Повышение брачного возраста (явно обозначившееся уже в XVI в.) вкупе со все более и более суровевшей сексуальной моралью (результат воздействия протестантских и католических реформ) порождали чувство неудовлетворенности у молодых мужчин, исключенных одновременно и от матримониального, и от земельного рынка. На другом конце возрастной пирамиды стояли вдовы, иногда обремененные детьми, часто испытывающие экономические трудности, всегда эмоционально уязвимые — ведь второй брак был для них практически немыслим. Они также оказывались легкой добычей. Исследования показывают, что в Новой Англии, например, если 80% осужденных за ведовство между 1647 и 1725 гг. составляют женщины, то две трети обвинителей — мужчины. Более того, значительное число этих мнимых ведьм — одинокие женщины, не имеющие ни мужа, ни сына, ни брата, чье состояние, при отсутствии наследников, оказывается вне сферы действия принятых правил наследования.

Другим фактором, способствовавшим распространению охоты на ведьм, называют также потрясения, переживаемые сельскими районами Западной Европы в конце Средних веков. Изменение сельскохозяйственного ландшафта, концентрация земельной собственности, уничтожение древних общинных прав — короче, рождение аграрного капитализма оставило самых бедных, особенно вдов, на обочине. В Англии, как и в Нидерландах, репрессии против ведовства выступают как ответ на социальные страхи, спровоцированные ростом нищеты и бедности в сельской местности.

Ученые обнаруживают здесь тесную связь между огораживаниями, законами о нищих и преследованиями ведьм. Городское ведовство попадает под молот по социально-экономическим причинам: в 1692-1693 гг. в Массачусетсе салемские колдуньи оказываются жертвами жестокого конфликта между группой фермеров, чьи дела находились в упадке, и группой портовых купцов, чья политическая и экономическая сила в городе как раз возрастала.

Есть еще одна гипотеза, выдвинутая в XIX в. еще Жюлем Мишле, согласно которой женщина, хранительница тайн эмпирической медицины, якобы представляла главную мишень для инквизиторов и мировых судей, убежденных, что подобные знания она могла получить только от дьявола. Это постепенное соскальзывание от белой магии к черной — англосаксонские антропологи и историки используют соответственно термины witchcraft и sorcery — четко прослеживается в трактатах по демонологии. Если женщина обладает способностью исцелять символическими средствами или с помощью трав, то можно легко заподозрить, что она воспользуется теми же приемами, чтобы навредить своим соседям. О таком предубеждении свидетельствуют юридические документы. Во всех исследованных районах процент повитух и целительниц, обвиненных в колдовстве, весьма высок. Чем они старше, чем обширнее у них опыт, тем больше они вызывают подозрений.

Эти различные гипотезы позволяют обрисовать модель, которая в своих главных чертах соответствует норме, установленной демонологами. Но если с помощью их более или менее логичной комбинации и удается объяснить локальные особенности ведовства и антиведовских репрессий, эти гипотезы не помогают понять данный феномен ни в целом, ни в его многочисленных вариациях. Не все обвиненные в ведовстве были женщинами: мужчины составляют в среднем 20% всех обвиняемых, и не все они обязаны своей печальной судьбой тому факту, что являлись мужьями признанных ведьм. С другой стороны, не все ведьмы были старыми, вдовами или бедными. Даже если среди них вдовы в процентном отношении значительно превышали долю вдов относительно всего населения, большинство ведьм являлись замужними женщинами или девушками на выданье, и высокое социальное положение некоторых из них не спасло их от обвинения или приговора.

Связь, которую устанавливали между повторяющимися природными катастрофами и верой в ведовство, кажется, подтверждается преследованиями «виновников» или «распространителей чумы», которые организовывались после каждой очередной эпидемии. В частности, так было в Женеве и в Милане в 1630 г. Последний случай стал широко известным благодаря роману Алессандро Мандзони «Обрученные» [Promessi sposi)*. Но вспомним: когда чума нанесла свой первый удар по Западной Европе в 1347-1348 гг., жертвами обвинений в распространении болезни стали совершенно реальные группы — евреи и прокаженные. Получается, что толкователям причины эпидемий пришлось ждать XVI в, чтобы воображаемая секта колдунов была названа ответственной за те же самые бедствия. Несмотря на то что Запад пережил период относительного процветания с конца XV в. до начала XVII в., именно эта эпоха стала свидетельницей кульминации репрессий. Наконец, если быстрые экономические трансформации и смогли сыграть важную роль в распространении ведовства в Англии и Нидерландах в XVI в. или в Новой Англии в XVII в., то таких трансформаций не наблюдается ни в Лотарингии, ни во Франш-Конте, ни в альпийских областях, ни в Стране басков. Между тем это регионы, где охота на ведьм отличалась как раз особой жестокостью.

Столь упрощенное понимание ведовства на самом деле мешает увидеть антропологическое разнообразие, свойственное Европе конца Средних веков и начала раннего Нового времени, которое религиозная конкуренция только довела до крайней степени. То место, которое отводили в ведовстве женщине, зависело от ролей, отводимых разными европейскими культурами мужчинам и женщинам. Чтобы постичь глубинные причины распространения поверий о ведьмах и их успешного распространения, нужно искать их в религиозной и культурной сферах.

Источник